|
|
|
ОБ «УПРЯМОЙ» ИКОНЕ, ХРАБРОМ МОНАХЕ И ЧУДЕСАХ СВЯТОЙ ПАРАСКЕВЫ
Есть в российской глубинке храмы, отмеченные особым благоволением Божиим, где молитва со дня основания никогда не прекращалась, а благодать проявляется с особой силой. Таков храм святой великомученицы Параскевы Пятницы в Савино Екатеринбургской епархии.
 Храм великомученицы Параскевы Пятницы в СавиноИстория этой церкви началась с того, что по реке к деревне приплыла икона святой Параскевы и остановилась в небольшой заводи. Как говорит предание, это произошло во второй половине XIX века, когда здесь ни храма, ни часовни, ни поклонного креста не было.
Из книги «Приходы и церкви Екатеринбургской епархии» 1902 года узнаем, что село было основано выходцами из центральных губерний раскольниками братьями Ощепковыми, один из которых основал деревню Савино, а другой – Тупицинскую: «Первые поселенцы были раскольники-беглопоповцы, посему и потомству своему оставили в наследство те же воззрения; но с открытием единоверческого прихода в селе Казаковском Шадринского уезда многие приняли единоверие, другие перешли в Православие, приписавшись к Савинскому приходу. Единоверцы же, за отдаленность единоверческого прихода, не стали посещать храм и исполнять христианских обязанностей, а начали придерживаться раскола – то беглопоповщины, то стариковщины. Численность ни тех, ни других неизвестна. Численность же всего прихода простирается до 815 душ мужеского пола и 961 душ женского пола. Жители прихода все русские, крестьяне, занимающиеся земледелием, скотоводством и смолокурением».
Чудесным образом икона святой Параскевы вновь оказалась в Савино на берегу реки, на том же самом месте, где ее нашли
 Чудотворная икона великомученицы Параскевы ПятницыМестные жители, когда икону нашли, долго думать не стали, а отнесли ее в Богоявленский храм деревни Пышма. Мол, нам чужого не надо – у вас храм, вот вам икона! Но Господь хотел просветить этих людей, живших не по-божески, и чудесным образом икона вновь оказалась в Савино на берегу реки, на том же самом месте, где ее нашли. Ее снова отнесли в Пышму, и она снова чудесным образом вернулась. Так повторялось несколько раз. Через неделю одному жителю во сне явилась Пресвятая Богородица и повелела ставить церковь на месте явления иконы Параскевы Пятницы. На народные пожертвования построили небольшую деревянную часовню, а затем каменный храм, освященный в 1867 году.
В эту историю можно верить или не верить, но факты таковы, что с того самого времени молитва здесь не прекращалась ни на один день, и даже в самые суровые годы богоборчества храм никогда не закрывался. Православные уверены, что церковь хранит небесная покровительница края – великомученица Параскева, поклониться которой верующие едут со всех уголков Урала и Сибири.
Мы выехали с группой паломников из храма 40 Севастийских мучеников в Камышлове. Нас набралось полный автобус, некоторые отправились с детьми. Моя соседка Ирина с грудной Елизаветой, несмотря на раннее утро, улыбаются. Гляжу на светлое радостное личико лопочущей малышки, и в душе рождается чувство, словно ты как в детстве по дороге на Новогоднюю елку: хочется говорить только хорошее и улыбаться без причины.
После молитвы на дорогу одна из прихожанок вдруг вспомнила, что оставила дома включенной плиту. Она готовилась к этой поездке, собиралась сегодня причащаться, а сейчас чуть не плачет. Матушки переглядываются: «Беги!» Спустя пять минут одна тетушка громко произносит, глядя куда-то в сторону: «Не надо никого ждать! Мы и так опаздываем!» Куда опаздываем, почему опаздываем – непонятно. Отец Олег спокойно покачал головой: «Нужно подождать!» Тетушка не сдается: «Батюшка, звоните, может она не поедет…».
Забывчивая домохозяйка задержала автобус ровно на одиннадцать минут. Опоздай еще на пару секунд – ей устроили бы инквизицию. Я тихо спрашиваю: «Что с плитой?» Она отводит глаза и хлопает себя по лбу. Конечно, плита была выключена и всё было в порядке. Духовное путешествие к святыне началось.
Автобус весело тарахтел, за окном начинался рассвет, а колеса отмеривали километры. Но радость путешествия была недолгой. Километров через десять у старенького «Пазика» вскипел двигатель, и мы съехали на обочину. У нашего автобуса перетерся шланг, и весь тосол вылился на дорогу. У водителя из инструментов – только пара разводных ключей и улыбка. Отец Олег с шофером идут смотреть двигатель. А чего его смотреть? Его ремонтировать надо. Опаздывающая тетушка сразу нашлась и предложила всем отправиться пешком. Идти всего ничего – километров 20 по замерзшему шоссе на промозглом ветру с грудными детьми, колясками и бабушками с палочками. Все мои разумные доводы разбиваются о ее презрительно-снисходительный взгляд. Вам надо – вы и сидите! Сидите, молитесь, а мы на праздник пойдем! Бравый вид непреклонной паломницы, случайно узнавшей от соседки о поездке, соблазняет пару старушек побойчее, и они с песнями и бутылками для воды из святого источника исчезают в придорожных сумерках.
Но духовное путешествие для того и духовное, чтобы всё разрешилось простым изящным способом. В водительской аптечке нашелся моток лейкопластыря, шланг замотали, и как ни в чем не бывало мы поехали дальше. Метров через 300 подбираем бравых паломниц, которые наперебой сожалели, что никто не решился с ними пойти встречать рассвет. Наш настоятель и отец шестерых детей знает, как вернуть полезную энергию в мирное русло, и спокойно говорит:
– А теперь давайте почитаем акафист святой великомученице Параскеве!
 Храм великомученицы Параскевы Пятницы в СавиноВ Савино возле белоснежного храма вся улица заставлена машинами и автобусами со всего региона. Народу много, но теснота не давит. Все улыбаются и стараются быть друг с другом вежливыми, особенно с теми, кто прибыл на праздник с детьми. А таких здесь очень много. Большинство в храме готовились к Причастию. Служба идет торжественно и величаво, а когда из алтаря выносят Чашу, народ падает на колени не только в храме, но и на улице.
После Литургии все отправились крестным ходом к святому источнику великомученицы Параскевы – он возле того самого места, где когда-то была обретена икона. Источник славится многими чудесами и исцелениями, о которых долгие годы ведутся записи в специальные тетрадки. Сколько же эти старые пухлые тетради хранят простого настоящего человеческого счастья жизни с Богом, когда всё невозможное становится возможным, всё сломанное исправляется, а нехорошее заканчивается хорошо.
 Источник великомученицы Параскевы Пятницы в СавиноВот некоторые из них:
«Сегодня годовщина моей свадьбы. В декабре 2009 года мы приехали с паломнической поездкой от храма Всех святых г. Тюмени. Я читала акафист святой Параскеве 40 дней, когда мне и повстречался мой суженый. Приехали поблагодарить и окрестить дочку. Спаси Господи! Светлана и Павел»;
“По молитвам святой Параскевы после 14 лет бездетства у нас родился малыш”
«Мы прихожане г. Талицы: Вячеслав, Фотиния, Фотиния и Мария. По молитвам святой Параскевы после 14 лет бездетства у нас родился малыш, которого мы окрестили в честь святителя Николая Мирликийского, а у наших друзей родилась девочка Екатерина! Просите – и дано будет вам! Слава Богу за всё!»;
«В июле 2010 года мы с мужем просили у святой Параскевы дать нам малыша, через 6 месяцев наша просьба была исполнена (до этого 10 лет не было детей). Вот сегодня приезжали крестить нашу Дарьюшку! Слава Богу! 17 августа 2012 (г. Екатеринбург)».
 Людмила с дочерью ДашейЯ разговорился с приветливой Людмилой из свечного киоска, которая специально на праздник приезжает сюда помогать. Людмила из Екатеринбурга, с ней дочь-студентка Дарья. Даша крестилась в этом храме и была здесь с раннего детства; у нее трое братьев и две сестры: младшей – 9, старшей – 13. Мама из этой деревни, а потом они с папой уехали в Нягань, где отец работал шофером. Когда маленького брата Женю сбила машина, врачи сказали, что из-за травмы головы мальчик вырастет неполноценным и не сможет окончить школу. Тогда семья вернулась в Савино. Все молились за брата Женю святой великомученице Параскеве, он выздоровел, с успехом окончил не только школу, но и институт, работает по специальности и скоро собирается венчаться в этом храме. Конечно, у них в семье все крещенные, и все ходят в храм молиться своей святой. Великая она в семейных делах помощница!
А потом я познакомился с чудесными матушками Зинаидой Васильевной и Любовью Васильевной. Они – родные сестры. Младшая в инвалидном кресле. Старшая почти ослепла. Застенчивые и улыбчивые. Чтобы так улыбаться, много им пришлось пережить за свою долгую жизнь. Когда молодая еще Зинаида и ее муж взяли четырехмесячную девочку из приюта, у Зинаиды врачи обнаружили рак. Вскоре и печень начала отказывать: стала Зинаида вся желтая. Ей сделали две операции, назначили третью… Облегчения не было, становилось только хуже. А она каждый день в храме молилась об исцелении Спасителю Иисусу Христу, Пресвятой Богородице, Илии-пророку и святой мученице Параскеве – не то чтобы врачам не доверяла, а просто верующей была. Их с сестрой родители так воспитали, чтобы всегда Богу молились и на Него только надеялись.
И молилась она больше не из-за себя, а из-за маленькой дочки Анюты: ей, Зинаиде, никак умирать было нельзя, иначе девочка окажется в детском доме, ведь муж один с малышкой не управится. И Господь ее услышал. Однажды ночью ее стало вдруг трясти, и вся грязь и камни из нее вышли. И стала Зинаида с того времени здорова.
– Прямо так и здоровы? – спрашиваю.
Она смеется:
“Прямо так и здоровы?”– спрашиваю. Она смеется: “Когда у меня рак нашли, мне 27 было. А сейчас 65!”
– Когда у меня рак нашли, мне 27 было. А сейчас 65! А вот с глазами плохо. Слепну. Но еще Господь терпит за младшую сестру, которую в храм надо возить на каталке.
Здесь, в Савино, Зинаида была старостой прихода больше 30 лет. Каких только милостей от Христа не насмотрелась!
 Зинаида Васильевна и Любовь ВасильевнаНапример, ей очень хотелось благословиться у владыки. Такая у нее была странная мечта. Кому-то хочется денег мешок, кому-то жить безбедно, а она, поди-ж ты, у владыки благословиться возжелала! А не получалось.
– Почему так?
– Владыка как приедет в деревню, к нему сразу народ, не подступишься. А я никогда вперед людей не лезу – не так воспитана. Да и дел столько, что всегда опаздывала: за всем досмотри, порядок обеспечь, а еще и накормить всех гостей надо. Однажды на престольный все пошли на крестный ход, а я, как обычно, осталась храм караулить. Прибралась, лампадки маслом заправила и пошла на улицу на лавочку передохнуть. С неба мелкий дождь сыплет. Радуга на полнеба. Сижу грустная, усталая, глаза в землю. Слышу: кто-то подошел. Голову поднимаю – напротив стоит владыка Викентий и с улыбкой на меня смотрит. «Давай, – говорит, – матушка, тебя благословлю!»
А потом две женщины из местных прибежали и стали хвалиться владыке, как всё хорошо да славно здесь, в Савино. А она возьми да и возмутись: как же, говорит, хорошо, когда монах Василий, который этот храм от разорения спас, на мирском кладбище лежит всеми забытый?! Владыка взял ее за локоток: «А ну, рассказывай, чего знаешь!» Как владыке отказать? Она и рассказала про монаха Василия из Далматовского монастыря, который в 1920-е годы сюда пришел и стал служить вместо заболевшего старенького настоятеля:
– А когда большевики решили храм закрыть, он просто запирался внутри и никого не пускал. Они снаружи стучат, бегают, ругаются, а он знай молится да поклоны земные кладет. Те с ним и по-хорошему разговаривали, и грозились, а он уперся – и ни в какую: «Не отдам храм, и всё тут!» Несознательный элемент, одним словом.
Отец Василий вышел на середину храма. “Делай, что задумал!” Начальник топором-то замахнулся, а опустить руку не может
Начальник местной пожарной части Косых, как узнал, что ни милиция, ни комсомольцы с одним темным монахом справиться не могут, распсиховался так, что в кабинете со стола все бумаги раскидал. Затем схватил топор и побежал монаха Василия убивать. А в храме как раз служба шла. Отец Василий, как увидел начальника с топором, всё сразу понял, перекрестился, икону Спасителя поцеловал и вышел со скрещенными руками на середину храма. «Делай, – говорит, – что задумал!» Начальник топором-то замахнулся, а опустить руку не может. Не дает что-то. Он затрясся, побледнел как мел, ругаться не может, шипит, глаза вытаращил. Так с поднятой рукой с топором и бросился наутек. А ночью ни с того ни с сего помер. Все собаки потом в округе выли, спать никому не давали. И после этого власти храм так и не закрыли. Хотя много раз собирались.
 Место упокоения монаха Василия за алтарем храмаЗа свою двухвековую историю храм в Савино вообще никогда не закрывался. Такая благодать!
За разговором подошла еще одна матушка – Раиса Дмитриевна. Она из Тарасково, подружка сестер. Вместе с сестрами с детства в храм ходит:
– Раньше, когда маленькой была, нас бабушка на Параскеву Пятницу за 30 верст водила. Мне тогда шесть лет было, а я помню. Бабушка еды в лукошко наложит, внучат соберет и айда на службу! Идем – песни Пресвятой Богородице поем. Устанем – под березкой отдохнем и снова в путь. После службы здесь, в храме, на полу и спали. А в Тарасково храм пророка Илии взорвали. Как ГЭС строить начали, так и взорвали. На дне он сейчас. Только одну храмовую икону Илии-пророка успели тогда спасти. Она сейчас здесь, в Савино.
Очень хотят в деревне Тарасково новый храм построить вместо взорванного. Да денег у сельчан нет
Возле этой иконы я молитвенниц и сфотографировал. Они очень хотят у себя в деревне новый храм построить вместо взорванного. Денег у них нет. Спонсоров и благотворителей тоже. Одна молитва есть. А в деревне им комнату молельную выделили. Зинаида Васильевна староста. По понедельникам туда священник приезжает, молебен служит. Так и живут.
После крестного хода столы вокруг храма накрыли – и начался пир. А у нас арендованный автобус и водитель, нетерпеливо поглядывающий на часы. Радостно, конечно, и празднично на душе, только кушать всё равно хочется! Я глянул в погрустневшие лица паломниц и пошел в трапезную. А что, дорогие матушки, делают у вас с непутевыми паломниками, которые не могут на праздничный обед остаться? Матушки смеются: «Дают пирогов на дорогу!» И наложили мне целый пакет с горкой выпечки. А алтарник завел меня в храм, чтобы дать мешок праздничных просфор.
И вот мы едем домой, поем песни и вкуснющие пироги жуем. Все вокруг улыбаются, а тетушка, что собиралась пешком идти, просто светится от радости как именинница!
Денис Ахалашвили
10 ноября 2015 года
Рассказ
Один священник прибыл в небольшой городок, чтобы служить в местной церкви. Спустя несколько дней, он поехал из дома по делам в центр города на городском автобусе. Расплатившись с водителем, и уже сев, он обнаружил, что водитель дал ему лишних 10 рублей сдачи.
В его мыслях началась борьба. Одна половина его говорила: “Верни эти 10 рублей они не твои”.
Но другая половина возражала: “Да, ладно, это всего лишь 10 рублей. Разве это повод для беспокойства? У автобусной компании огромные обороты, им и дела нет до такой мелочи. Считай эти 10 рублей благословением от Господа, и езжай себе спокойно дальше”.
Когда пришло время священнику выходить, он протянул водителю 10 рублей и сказал: “Вы дали мне лишнего”. С улыбкой на лице водитель ответил: “Вы ведь новый священник, не так ли? Я тут размышлял, не начать ли мне ходить в вашу церковь. Поэтому я и решил посмотреть, как вы поступите, если я дам вам лишнюю сдачу”.
Когда священник вышел из автобуса, он буквально схватился, чтобы не упасть, за первый фонарный столб и промолвил: “О Боже! Я чуть было не продал Твоего Сына за десятку”.
“Верный в малом и во многом верен, а неверный в малом неверен и во многом” (Луки 16:10)
ПРО СЕЛЬСКОГО БАТЮШКУ
Рассказ
Племянник мой Сергей живет и работает в Подмосковье. Приятельствует с местным батюшкой, настоятелем небольшой деревенской церкви. Приход у батюшки невелик, но служит он усердно, живет заботами своих прихожан. Они ему верят, доверяют и одолевают просьбами о молитвенной помощи, иногда совершенно невероятными. Батюшка никому не отказывает, все просьбы исполняет: молится и за благополучный исход операции у ребенка, и за неожиданно захворавшую кошку Галины Михайловны, и за прибавление ума третьекласснику Антону, плохо справляющемуся с математикой. Молитвы батюшки до Господа Бога доходят на удивление быстро: появляются неожиданные помощники, ребенка оперирует известный доктор, и уже через две недели вместе с родителями, на руках у папы, он слушает молитву в храме. Про больную кошку Галина Михайловна и не заикается. Непонятно как, но молитва батюшки дошла до ее мужа, Егора Петровича, коренастого, крепкого, малоговорящего сорокалетнего мужичка, родившегося и выросшего здесь в деревне. Егор Петрович не терпит непорядка ни в семье, ни на улице и считает себя ответственным за всё. На службы Егор Петрович не ходит, но в церкви бывает часто: то поправит плохо открывающуюся форточку, то смажет скрипящие дверные петли, то привезет отструганные доски и починит забор. Он никогда не спрашивает батюшку, что надо делать, всё видит сам. Отчетов о проделанной работе тоже не дает. Недавно молча снял икону Божией Матери Владимирской и перевесил ее поближе к окну, отошел подальше, присмотрелся, удовлетворенно хмыкнул и направился к выходу. На немой вопрос батюшки, не останавливаясь, просто ответил: – Тут ей удобнее. И действительно удобнее, теперь Пресвятая Дева Мария видит всех молящихся, и Ее видят все. – Ну и слава Богу! – перекрестился батюшка. Семью свою Егор Петрович бережет, с детьми строг, но в меру. Сыновья воспитанны, вежливы, учатся в Москве на юристов, по выходным вместе с матерью бывают в храме. Жену любит, но вольностей не позволяет, в целях воспитания в разговоре с супругой может и крепко прикрикнуть, тут уж Галина Михайловна позиции свои сразу же сдает и с мужем соглашается, мир в семье восстанавливается – это для нее самое главное. Вот и теперь, узнав от соседки, что благоверная просила батюшку помолиться за кошку, Егор Петрович очень доходчиво и быстро объяснил ей, для чего предназначен батюшка. Супруга так же быстро уяснила, что он нужен не для того, чтобы поправлять здоровье разжиревшей от безделья и обильной пищи кошки. Окончательно убедил ее в этом хороший пинок, который Егор Петрович отвесил проходившей как раз мимо ничего не подозревавшей больной. Кошка вмиг выздоровела и с громким мяуканьем шустро влезла на забор. Хозяйка хоть и не одобрила метода лечения, но про себя удовлетворенно отметила: «Помолился батюшка – и, слава Богу, Маруся выздоровела». Что касается Антона, способного, артистичного и очень доброго мальчика, с упоением занимавшегося в театральной студии, которую вела матушка Елена, получившая образование в ГИТИСе и преподававшая теперь в воскресной школе при деревенском храме, дело решилось и совсем просто. Матушка в свое время с отличием закончила одну из престижных московских математических школ и, узнав о проблеме своего талантливого ученика, быстро подтянула его знания до приличного уровня. В общем, Господь управлял по молитвам доброго деревенского батюшки все просьбы его прихожан, и самому молитвеннику оставалось лишь благодарить Господа Бога за помощь и продолжать усердно молиться. Правда, не всегда прошения страждущих заканчивались для батюшки благополучно. Частенько случалось и такое, за что батюшка благодарил Бога еще усерднее. В один погожий денек встретил Сергей приятеля своего, бодро шагающего по своим делам. Батюшка был в прекрасном настроении, сиял радостной улыбкой и огромным синяком под глазом. На встревоженный вопрос Сергея: «Что случилось?» – радостно возвестил: |
|
– Помолился ночью о печали одной прихожанки нашей, и, слава Богу, у нее всё наладилось. – А фингал-то откуда? Плата за молитву что ли? Или уснул за молитвой и случайно стукнулся? Батюшка, пропустив иронию Сергея, восхищенно ответил: – Ах как ты верно сказал. Действительно, лучше и не скажешь. Плата за молитву! Самая настоящая плата! Ты даже не представляешь, как я рад бываю этой плате! – и продолжил: – Мать молилась и билась за честное имя сына. Видел бы ты ее глаза, когда она просила меня обратиться за Божией помощью. Вот я и взывал к Господу почти до рассвета, потом запер храм и направился домой, оступился на бетонном крыльце и упал, сильно ударился. И тут же благая и радостная мысль осенила меня: дошла моя молитва, услышал Господь! Я вернулся в храм, поблагодарил Всевышнего и пошел домой. – А что, без удара о бетон мысль-то благая тебе в голову прийти не могла? – Эх, Сережа, Сережа! Читаешь много разной литературы, и богословской в том числе, а всё никак не поймешь, что силы бесовские не дремлют, злобствуют и гневаются, но бессильны перед молитвой искренней и сердечной. Вот в бессилии своем и пакостят по мелочам: где ножку подставят, а где подтолкнут. Я уже знаю: случилось доброе дело по молитве усердной, жди от них ответа, а получив его, благодари Господа с еще большим усердием и радостью. Вот и сейчас прихожанка моя прибежала в слезах радостных и сообщила, что сына оправдали. – Событие, конечно, хорошее, – философски заметил Серега. – Но, может, тебе поостеречься немного? Может, не так сильно молиться? А то ведь если после каждой молитвы с крыльца будешь падать, а оно у вас из восьми бетонных ступенек сделано, останутся овцы твои без пастуха… Другого такого им уже не пришлют. – Теперь уж и другой тут управится, – с теплотой отозвался батюшка. – Когда храм очищали да открывали – трудно было, а сейчас легко. Вера в силу и милость Божию возвращается, а мы молитвами своими да делами помогаем ей укрепиться. И ты, Сергей, на промахи да неудачи не ропщи сразу, а в предыдущих поступках и делах покопайся хорошенько да помощи попроси – и причину отыщешь, и помощники сыщутся, и выправится всё. Храни тебя Бог! С этими слова батюшка перекрестил Серегу и быстро поспешил в сторону храма. Продолжение этой истории случилось через неделю. Позвонила моя давняя приятельница и попросила проехать с ней на Даниловское кладбище, в часовенку к Матроне Московской. Я и сам собирался к матушке, поэтому согласился с большой радостью. Пока ехали в трамвае от метро, женщина жаловалась на неудачи и неурядицы, постигшие ее в последнее время. Я же, вспомнив Серегин рассказ о его приятеле-священнике, поведал его ей и посоветовал: – Молись искренне, а за каждую возникшую проблему, как этот сельский батюшка, благодари Бога втройне. Благополучно отстояв очередь, мы поклонились святому месту, помолились, поведали матушке свои заботы, прошли в храм, постояли у чудотворного образа святой блаженной Матроны Московской и, умиротворенные, поехали домой. На пятый день приятельница позвонила и, даже не поздоровавшись, слабым голосом сказала: – Дошла моя молитва. На обратном пути разболелся зуб. Зашла в платную клинику, там сделали снимки, накололи уколов и стали срочно удалять. Врач попался неопытный, зуб отломил. Пришел другой, десну разрезали, к вечеру уже и говорить не могла. Соседка вызвала «Скорую», пятый день в больнице, ем и пью через трубочку. Вспоминаю твой рассказ про батюшку – сразу настроение улучшается: смеяться не могу, а хочется. Сегодня, слава Богу, заговорила. Она тихонько рассмеялась, а потом очень серьезно сказала: |
|
– Я ведь за сестру да за племянника молилась. Избили его сильно, врачи ничего поделать не могли и матери сказали, чтобы готовы были к худшему, а он сегодня рано утром в себя пришел и кушать попросил. И матери сказал, что Лиду видел: молилась она. Завтра выпишут, сразу же поеду к Матронушке с благодарностью, а батюшке тому молебен о здравии закажу: очень он меня поддержал… Имя мне его скажи. Имени батюшки я не знал и перезвонил племяннику. Он очень удивился и поинтересовался, зачем оно мне. Я коротко ответил: – Надо! И действительно надо! Надо просить Господа Бога, чтобы даровал он каждой сельской деревеньке своего батюшку, болеющего и борющегося за каждую заблудшую душу, умеющего наставить на путь истинный, разбудить в людях светлое, помочь оценить поступки свои и желания, привести к истинному покаянию, а значит и к очищению. Здравия тебе и сил на многие лета, добрый сельский батюшка! Неси слово Божие, крепи веру православную, побуждай людей к делам добрым и к жизни праведной. |
“Глаза бы мои на вас не глядели…” ¯
Собственно именно с этого возгласа все и началось. Да и не могло не начаться, потому что я, расстроенный очередной топорной работой нанятых шабашников, которые через неделю после заключенного «договора», когда все обещалось качественно и в срок, а оказалось «тяп ляп» и по принципу «день с прохладкой ночь с присядкой», разогнал строительную бригаду и в печальной задумчивости сидел на ступеньках церковной паперти. Рядом крутился Харитоныч, бурчащий под нос недовольства и прочие определения во след изгнанных «строителей» и тем самым, как ему казалось, выражая мне моральную, духовную и вообще приходскую поддержку. Бурчи не бурчи, но ýгольник необходимо срочно доложить и надеть на него крышу, так как под небом оставлять уголь – значит ввести в искушение добрый десяток жаждущих выпить сельчан. Бесхозное домашнее топливо в размере одного ведра, хоть и обретаемся мы на Донбассе, по нынешним временам, как раз на пол-литру напитка местного производства вытягивает. – Езжай додому, батюшка – что-то решив для себя сказал Харитоныч. – Утром сподручнее думать и решать. Деду я верю, так как на практике проверена его житейская хватка и умение находить там, где не ложил и приносить оттуда, где ничего нет по умолчанию. Еще в первые приходские годы, когда строили храм он смог договориться и пригнать громадный кран, что бы купол на церковь водрузить. Я исходился весь по инстанциям, выпрашивая этот подъемный механизм, с длинной нестандартной стрелой, но везде натыкался или на сочувствующие «нету», или на безразличный взгляд в котором откровенно читалось: «Тебя тут еще не хватает». Узнав, что в соседнем городе есть такой нестандартный кран, зачастил к начальнику этого механизма, который на третий мой приход заявил, что может дать мне только экскаватор с бульдозером. На мое удивленное: «Зачем?», начальник ответствовал: – Чтобы для вас, племя поповское, яму выкопать, покидать всех туда и загорнуть. Узнав, кто такие «воинствующие атеисты» и поняв, что угроза искренняя и вполне реальная, я окончательно расстроился и в духе сокрушенном поехал на приход. Харитоныч же, также опечаленный и расстроенный «иродами безбожными», через день пригнал нужный кран со строительства ближайшей шахты, куда я и обращаться побаивался. Пригнал, и за пару часов купол на церковь водрузил. |
|
Так что упование мое, что старички мои приходские чего-нибудь придумают, и уголь будет лежать там, где ему положено, меня не оставляло. Хотя конечно, на зиму глядя, надо было сарайчик этот поменьше строить и своими силами обойтись, но уже начали, да и в хозяйстве приходском нужно такое сооружение, что бы и уголь, и дрова, и инструмент необходимый под крышей на своем месте были… На следующий день вокруг, на треть выложенного сарая, была чистота и порядок: леса выровнены, кирпич сложен рядышком, песок к корыту растворному поднесен. Видно сторож со старичками постарались. Помолился за тружеников храма сего, а сам все думу думаю, где каменщиков взять. Недодумал. Через день на четыре ряда кладка кирпичная выросла, причем чистенько так кирпичики лежат, под расшивочку. Старикам сие творчество никак не под силу, а пономарям еще возраст не вышел, что бы так сложить. Походил я вокруг, поудивлялся, тем более, что как и давеча прибрано все, чуть ли не под метелку, аккуратненько сложено, и так положено, хоть сейчас раствор мешай и продолжай стены класть. Странно… Пошел к старосте. Тот говорит: – Сам удивляюсь, отец. Видно молитесь усердно, вот ангелы и помогают. Насчет того, что мои молитвы могли хоть часть ангельского мира в каменщиков преобразовать я крупно засомневался, тем более, что староста глаза хитро щурил, но вот объяснения найти не смог. Ладно, думаю, все равно узнаю, главное что б каменщики эти невидимые по завершению стен стариков моих пенсии не лишили. Такая кладка по временам нынешним дорого стоит. Пробыл на приходе до вечера, надеясь все же увидеть, кто же эти «ангелы» во плоти… Не дождался. Уехал. Утром, удивлению моему придела не было. Стены выгнаны до перемычек оконных, да и сами перемычки, причем бетонные, которых у нас на приходе отродясь не было, лежали на положенном им месте, выровненные и укрепленные. |
|
|
|
|
Около стройки крутились староста с Харитонычем планируя и обсуждая какую крышу соорудить и как ее прикрепить к стенам, чтобы ветром не сдуло. Благословив откровенно ухмыляющихся стариков, я уже с неподдельным пристрастием стал допытываться: «Кто?» и «За сколько?». – Так, отче, мы же ото и говорим, что быстро да хорошо, а кто Бог весть. – Ангелы, батюшка, ангелы… – не унимался староста. – Вы, дорогой наш пастырь, идите служите, что б они нам и крышу с Божьей то помощью поставили. Сказать мне было нечего. Тем более, меня откровенно выпроваживали, как будто услышали последние слова архиерейские, на собрании сказанные, что священник больше о службе думать должен, да править ее достойно, а стройками и хозяйскими заботами Богом определены заниматься приходские подвижники. Так больше продолжаться не могло и я, никому не сказав, остался ночевать в своей келейке приходской. Дело уже было к осени, ночи подлиней стали, да и новолуние в те дни как раз припало. Общем, как стемнело, сидел я на крылечке своего приходского домика и пялился в темноту, так как света, как назло не было. Смотрел и думал: если они ночью кладку делали, то как? Света во дворе церковном – два фонаря. Один у паперти, другой у домика священнического. Толку то от них! Лишь к сараю дойти по тропке и видно, но чтобы кирпичную кладку вести и разговора быть не может. Что-то здесь не так. Вся эта ситуация напомнила мне ершовского «Конька Горбунка», а так как там лишь на третью ночь Иван коней поймал, то я тоже решил, что никого сегодня не дождусь и смогу в тишине деревенской, да под кваканье лягушек и в благоухании от чистоты окрестной, да пахучего, густого, как кисель воздуха, отоспаться за все эти дни суетные. Когда вечернюю молитву к ангелу-хранителю читал, добрую ухмылку старосты вспомнил и в спокойствии душевном, в предвкушении сна сладкого улегся под домашнее лоскутное одеяло, откровенно радуясь, что остался. Сквозь наплывающий сон показалось, что где то затарахтел мотоцикл. Не обратил внимания. Уснул. Сколько проспал, не помню, но проснулся от приглушенного разговора и мелькания света. |
|
Причем свет этот четкими лучами из разных сторон исходил и перемещался, то быстро, то медленно. Щелкнул выключателем – в келье электричества не было, не гудел и холодильник в коридоре. С келейного окна ничего толком не видно. Стройка, а свет там мелькал, в стороне немного, как раз за углом. Надел подрясник и вышел на крыльцо. Над стенами сооружаемого угольника светились три яркие точки, лучами упираясь в кирпичную кладку. Под лучами мелькали руки, но туловищ, голов и ног не существовало. Не было и все тут! – Ангелы! Прав староста. Подумалось, но не поверилось, а вот испуг пришел, тем более, что верхний огонек как то резко опустился вниз и на высоте где-то двух метров направился в мою сторону, через мгновение, выхватив из темноты мою фигуру. Фигура, должно быть, выглядела довольно странно. С всклокоченной бородой, толком не застегнутом подряснике на голое тело надетым и с перепуганным лицом… – О, батюшка! – вымолвил, удивленно, ангел. «Что» и «кто» это говорило я так и не понял, потому что с двухметровой высоты в меня бил сноп яркого луча, под которым ничего не просматривалось, вернее, там была – темнота. Остальные два луча мгновенно обратились в мою сторону и тут мне вспомнились гуманоиды, пришельцы, и прочие «иночеловеки», о которых в те времена много и повсеместно говорили, а книжку свою об их сущности «Игумен N» пока еще не написал. А о ком мне прикажите было думать, ежели на меня смотрели три светящихся луча, без признаков существования рук и ног? Перекреститься я, наверное, забыл, но вот рот все же открыл, чего то там сказать, но сказать не получалось… Из оцепенения и мгновенного осознания в чем тут дело меня вывел знакомый голос харитоновского зятя. – Эх, не получилось, что бы «тайно образующе»! Уж этого голоса мне не знать, если он каждое воскресенье Апостол читает! Тут три луча закивали и захохотали, выхватывая светом чумазые, черные от угля лица. Это были наши сельчане-шахтеры. Ребята крупные, высокие, в горняцких касках с коногонками (так и по сей день, светильники шахтерские именуют). Естественно свет этот не менее, а то и более чем два метра от земли находится, а под касками черные шахтерки, с такими же черными руками, а вокруг темнота… |
|
Вот и шагает свет сам над землей, если чуть со стороны смотреть. Шахтеры, поняв мой перепуг, переходящий в тихий ужас, а затем в удивление, расположились вокруг и рассказали: – Да тут, бать, старики попросили, что бы мы по вечерам доложили кладку, а мы не успели. Так мы вот и решили после третей смены, закончить, что бы вас удивить. На гора выехали, а в баню не пошли, уже после того, как закончим, отмоемся. Работы то тут на пару часов осталось… Смотрел я на них и слезы на глазах. Шахта она ведь не просто «работа». Тяжело там. Очень тяжело. И живут ребята не в городе, где иных забот поменьше. Тут и хозяйство гогочет и мычит, и огород садить и убирать, а они вот еще ради того, что бы «удивить» ночью, после третьей смены, да раствор мешать и кирпичи таскать. Нет, дорогие мои, только ангелы так могут. Пусть и черные от угольной пыли, да и словцо в речь свою не очень ангельское иногда вставляющие, но ангелы. Вы в их душу посмотрите, а потом и судить будете… А за то, что напугали меня до смерти: «Глаза бы мои на вас не глядели…» |
ИКОНА
Икону принесли вечером. С утра звонили, потом в храм пришли, с рассказами о древности иконы, ее красоте и дороговизне.
Один из коробейников, шмыгая носом, с придыханием, дыша мне в ухо уже устоявшимся вечным перегаром, объяснял:
– На дереве, батя, под золотом, Бог нарисован и дом его рядом, в лесу…
– В раю, что ль Бог?
– Да каком раю, в лесу?! Сколько стоить будет?
– Да откуда ж я знаю, может она ворованная или ненастоящая.
– Да старуха моя мне оставила. Померла. Вот те крест!- попытался изобразить на себе крестное знамение левой рукой продавец. – Так сколько стоить будет? Семнадцатый век, отец, она нам по наследству передавалась.
– Так уж и семнадцатый?- Точно. Мне митрофановский поп сказал, что ей 350 лет.
Священника из Митрофановки я знаю. В древних иконах он вряд ли разбирается, но старую икону от современных, в годы хрущевские и брежневские на досточках написанных, отличить сможет.
– Ладно, приносите. Посмотрим.
И двух часов не прошло. Постучали.
В полосатой «базарной» сумке, завернутая в ветхое серое полотенце, уместилась большая, по размеру – аналойная икона.
Разворачиваю.
И… сдержаться не смог.
– Ух ты, Серафим!» – так и выдохнулось.
Соединенная сзади, двучастная, с ковчегом (углубленная срединная часть), с соблюдением всех иконописных форм и тонкой позолотой икона преподобного старца Серафима Саровского – была красива и особенна.
Есть свойство, «особенность» у некоторых икон, которыми они своею красотой призывают не любоваться, а молиться. Так и говорят – намоленная икона. Эта была из них. Причем, стало абсолютно ясно, что икона храмовая. По торцу ее боковых граней остались отверстия от креплений, для установки в иконостасном киоте.
– Так откуда икона? – внимательно смотря на пришедшее трио, еще раз вопросил я. – Бабка оставила, или из храма уведена?
– Ты что, батя, обижаешь, моя икона – ответствовал самый «интеллигентный» коробейник. – Точно, старуха оставила. Наследство. Вот уезжаем в Россию с собой забирать не хотим, пусть на Родине останется.
Такого пафоса я даже не ожидал, хотя оно и действительно, если уезжают, то с такой иконой на таможне проблемы обязательно возникнут. – Так берешь икону? – настойчиво и вопросительно требовал «хозяин», – Гляди, красивая какая. Семнадцатый век.
– Семнадцатый точно, – возразил я, только вот не век, а год. Именно 1917 или около того.
– Да ты что! Цену сбить решил? – чуть ли не завопил хозяин, – да нам за нее в Луганске знаешь сколько забашляют? Не семнадцатый, смотри-ка, спец нашелся. Она моей бабке от ее прабабки осталась, а той тоже с древности…
Возмутительным междометиям с пропуском предыхательных начал всем известных выражений, казалось, не будет конца и мои попытки объяснить, что икона никак не может быть века XVII, так как преподобный вообще-то жил в XIX, а канонизирован лишь сто лет назад не принимались даже на слух.
– Так берешь икону? – оборвал, возмущающегося поповской несправедливостью напарника, другой продавец.- Это икона храмовая и дорогая, мне посоветоваться надо.
– Дорогая, и я ж об том же – тут же поддакнул «хозяин», – Триста лет иконе.
Объяснять еще раз, что иконе преподобного старца лет сто от роду я больше не стал.
– Сколько хотите?
– Тысячу долларов – вполголоса выдал продавец и икнул, утверждающе.
– Нет, братцы, таких денег у нас нет, да и стоит она вполовину меньше.
Тут я говорил со знанием дела, так как не столь давно приискивал для храма икону подобного вида и цены раритетов знал.
Спор мог затянуться до бесконечности, поэтому, чтобы не устраивать бесполезных и никому не нужных торгов я стал заворачивать икону в полотенце, всем своим видом показывая, что отказываюсь брать. – Езжайте в область, в антикварный магазин и там продавайте.
Коробейники переглянулись.
– Деньги сейчас отдашь?
|
Мироносица
«Камень на душе» – знакомо выражение? Наверное, каждому слышать приходилось, да и испытывать. Духовная боль она всех болей больнее, но особенно тяжко страдание, когда, кажется, нет выхода, когда не видно просвета, когда как будто весь мир ополчился против…
Именно отсюда и бытует – «Беда одна не ходит».
Как не странно, но мужественные, сильные и ловкие представители пола сильного пасуют в этой ситуации чаще. Они могут действовать, бить кулаками, решать сверхсложные логические задачи, но противопоставить что-либо реально исполнимое духовной катастрофе и душевному испытанию им часто не удается.
И здесь появляется женщина.
Помните евангельский путь жен-мироносиц ко гробу Господню? Они идут, взяв необходимое для погребения благовонное миро, но совершенно не заботятся, как они вообще то проникнут в гроб ко Христу. Ведь он завален камнем. Идут и думают: Кто отвалит нам камень от двери гроба (Мк. 16, 3)? Им ведь не под силу даже сдвинуть этот камень, не то, что его «отвалить», но они идут и знают, что не может не совершиться дело нужное, дело Господне.
Мужчина так просто не пойдет. По крайней мере, он позвал бы друзей, рычаг сделает какой-то, ломик возьмет и, скорее всего, опоздает…
Потому что на себя только надежда и о себе упование. Женская же душа иная.
Это не тот «авось» русский. Нет, не он. Тут другое. Вера в то, что благое не может не совершиться. Поэтому и идут жены-мироносицы к замурованному гробу Господню, а за ними и все наши бабушки, сестры и матери…
|
Баба Фрося
Ефросинью Ивановну все звали «баба Фрося». Даже сынок ее, неугомонный приходской зачинатель всех нововведений, и участник каждого приходского события, в свои неполные шестьдесят именно так и величал свою родную мать.
Мужа баба Фрося похоронила еще при развитом социализме и, показывая мне его фотографию, гордо прокомментировала, что он у нее был красавец с бровями, как у Брежнева. Брежневские брови унаследовали и три ее сына, за одного из которых «неугомонного Петра» я уже сказал, а двое иных нынче за границей проживают, причем один рядышком в России, а другого в Чили занесло.Как то баба Фрося, подходя к кресту, совершенно неожиданно, и безапелляционно сказала:
– Давайте-ка, отец-батюшка ко мне додому сходим, я вам старые карточки покажу. Вам оно полезно будет…
Отказывать баб Фросе – только себе во вред, поэтому, отложив все намеченное, поплелся я после службы за бабушкой на другой конец села философски размышляя, что это бабкино «полезное» мне точно ни к какому боку припека, но идти надобно на глас зовущий.
Жила баба Фрося в старой «сквозной» хате, т.е. в центре хаты вход в коридор с двумя дверьми. Одна дверь, направо, в горницу, за которой, прикрытый шторами зал; другая, налево, в сарай с сеном, дальше куры с гусями, а затем и свинья с коровой друг от друга отгороженные. Все под одной крышей.
Смахнув несуществующую пыль со стула, который точно старше меня по возрасту раза в два, усадила меня бабушка за стол, покрытый плюшевой скатертью в центре которого стояла вазочка с искусственными розами. Вся обстановка в зале своего рода дежа-вю времен моего детства, причем мне не трудно было предугадать даже альбом в котором будут фотографии. Именно таким он и был, прямоугольный с толстыми с рамками листами и московским Кремлем на обложке. Фото, пожелтевшие от времени и обрезанные под виньетку шли последовательно, год за годом, прерываясь советскими поздравительными открытками.В конце альбома, в пакете от фотобумаги, лежало то, как я подумал, ради чего и привела меня баба Фрося домой. Там были снимки старого, разрушенного в безбожные хрущевские семилетки, храма, наследником которого и является наш нынешний приход.
Деревянная однокупольная церковь, закрытая впервые в 40-ом, затем открытая при немцах в 42-ом и окончательно разобранная в конце шестидесятых выглядела на сереньком фото как-то печально, неухожено и сиротливо.
– Ее уже тогда закрыли – пояснила баба Фрося. – Это мужик мой снимал, перед тем, как зерно из нее вывезли и разобрали по бревнышкам.
На других фото – прихожане. Серьезные, практически одинаковые лица, большинство старенького возраста, сосредоточенно смотрят из своего «далеко» и лишь на одной из них они вместе со священником, облаченного в подрясник и широкополую шляпу.
– Баб Фрось, а куда батюшку тогда отправили, когда храм прикрыли?- Так он еще почти год тут пожил, дома крестил и к покойникам ходил отпевать, а потом его в Совет районный вызвали, а на следующий день машина подошла, погрузили вещички и увезла его – поведала старушка. – Говорят на родину поехал, он с под Киева был. Бедный.
– А чего «бедный»?
– Так ему тут житья не было – ответствовала баба Фрося. – Последние два года почти весь заработок отбирали в фонды разные, да в налоги. По домам питался. Матушка то у него, сердешная, померла, когда его по судам таскали.
– По судам?
– Эх, мало ты знаешь, отец-батюшка, – продолжила баб Фрося. – На него тогда донос написали, что он в церкви людей призывал облигации не покупать.
– Какие облигации?
– Займы были такие, государство деньги забирало, обещалось вернуть потом.
Облигации я помню. У родителей большая такая пачка была. Красные, синие, зеленые. На них стройки всякие социалистические нарисованы были.
|
– А что, батюшка, действительно против был?
– Да что ты! – возмутилась баба Фрося. – Ему же просто сказали, что он должен через церковь на несколько тыщ облигаций этих распространить, а он и не выполнил. Кто ж возьмет то, когда за трудодни в колхозе деньгами и не давали.
Пока я рассматривал остальные снимки, баба Фрося, подперев кулачком седую голову, потихоньку объясняла кто и что на них и все время внимательно на меня смотрела. Меня не покидало ощущение, что главное она еще не сказала и эти фото и ее рассказы лишь прелюдия к иному событию.
Так оно и случилось.
Баб Фрося вздохнула, перевязала платочек, как то более увереннее умастилась на стуле и спросила:
– А скажи-ка ты мне, отец-батюшка, церквы закрывать еще будут?
– Чего это вы, баб Фрось? Нынче времена не те…
– Кто его знает, кроме Бога никому ничего не известно, да и вон и Марфа все талдычит, что скоро опять гонения начнутся.
– Баб Фрось, – прервал я старушку, – у Марфы каждый день конец света. И паспорта не те и петухи не так поют, и пшеница в клубок завивается…
– Да это то так, я и сама ей говорила, что не надо каждый день себя хоронить.
Баба Фрося, как то решительно встала со стула, подошла к стоящему между телевизором в углу и сервантом большому старому комоду. Открыла нижний ящик и вынула из него укутанный в зеленый бархат большой прямоугольный сверток. Положила на стол и развернула…
Предо мной была большая, на дереве писанная икона Сошествия Святаго Духа на апостолов. Наша храмовая икона…
– Это что, оттуда, со старого храма? – начал догадываться я.
– Она, отец-батюшка, она.
– Баб Фрось, что ж вы раньше ничего и никому не говорили? – невольно вырвалось у меня.
– А как скажешь? Вдруг опять закроют, ведь два раза уже закрывали и каждый раз я ее уносила из церквы, – кивнула на икону бабушка. Что ж опять воровать? Так у меня и сил больше тех нет.
Как воровать?
– А так батюшечка. Когда в первый раз храм то закрыли и клуб там сделали, уполномоченный с района решил эту икону забрать. Куда не знаю, но не сдавать государству. Номер на нее не проставили. А ночевать у нас остался.
– Ну и?
– Ночью я ту икону спрятала, а в сапог ему в тряпочке гнездо осиное положила. Он от боли и икону искать не захотел. Хоть и матерился на все село…
– А второй раз, баб Фрось?
– Второй тяжко было. Мы с мужиком то, когда храм то опечатали уже, ночью в окно церковное, как тати, влезли и забрали икону. Окно высоко было – продолжала рассказ старушка, – я зацепилась об косяк и упала наземь, руку и сломала.
– И не узнали?
– А как они узнают? – хитро усмехнулась баб Фрося. – Когда милиция к нам пришла то, муж мой уже меня в район повез, в больницу, перелом то большой был, косточки выглянули…. А детишки сказали, что я два дня назад руку сломала. Вот она, милиция то, и решила, что с поломанной рукой я в церкву не полезла бы. Хоть и думали на меня.
… Мне нечего было сказать. Я просто смотрел на бабу Фросю и на икону, спасенную ею. Нынче в центре храма эта икона, на своем месте, где ей и быть положено, а бабушка уже на кладбище.
Тело на погосте, а душа ее на приходе. У иконы обретается.
Всегда там. Я это точно знаю.
|
Копие и Брынза
Всё началось проще простого и обычней обычного. В храме у дежурного зазвонил телефон и пригласили священника. Женский голос объяснил, что вот есть престарелый старичок, которого надо бы поисповедовать, но везти его в храм никак нельзя, слишком слаб, и опасаются, что дорогу не перенесет.
На вопрос, ходил ли дедушка в церковь и надо ли кроме исповеди причащать, ответили, что ранее он никуда не ходил, но в Бога верил всю свою жизнь и что кроме исповеди ему пока ничего другого не надобно.
Нет так нет, но исповедовать все равно надо – подумал я, и приготовился обсудить: когда ехать, где он находятся и на чем добираться, но, услышав мое согласие, трубку тут же положили… Не успел я сообразить, что это за странности такие, как в храме потемнело, весь проем двери загородили две мощные фигуры.
Помните окончание века прошлого и внешний вид так называемых «новых русских»? Плотные, широкие, коротко постриженные с ничего не выражающими лицами и с толстыми золотыми цепями, отделяющими головы от туловища, так как понятие «шея» у них практически отсутствует. Именно они и стояли в дверном проеме, вглядываясь в ими же затемненную пустоту храма. Довершали эту композицию, времен распределения собственности, красноватые пиджаки, обклеивающие могучие торсы. Джинсы и кроссовки с прыгающей пумой присутствовали тоже. Должен заметить, что я, до дня нынешнего, так и не могу отличить этих двух посланников друг от друга. Разница меж ими заключалась только в том, что один из них обращался ко мне: «вы, святой отец», а другой: «ты, батя». Все остальное существенных отличий не имеет, а особые приметы отсутствуют.
– Собирайсь, батя, – сказал один.
Второй добавил:
– Ничего не забудьте, святой отец, облом возвращаться будет.
Пока я комплектовал требный чемоданчик, мне был задан вопрос, который всегда задают захожане:
– Святой отец, а о здравии, куда свечки поставить?
Я указал на центральные подсвечники и добавил:
– Записку напишите с именем, чтобы знать за кого молиться.
– Какую, записку, батя, сам напиши, за здравие Брынзы.
– Кого? – не понял я.
– Ну вы даете, святой отец. К Брынзе вы сейчас с нами поедете, он и сказал, что бы свечки поставили. Самые большие.
– Так нет такого имени – «Брынза», как его крестили, каким именем?
Вы когда ни будь видели, как отблески мысли и тени задумчивости проявляются в этих квадратных лицах? Интересные мгновенья; но улыбка понимания все равно радует, независимо от уровня образованности, красоты лица и образа жизни. – Владимиром его зовут, – поняли наконец, что от них требуется посланники.
Дежурный записал в синодик, а потом уставился на пятидесятидолларовую купюру. Пять свечей, хоть и самых дорогих, столько никак не стоили.
– Так много это, – в смущении сказал он, протягивая деньги обратно.
– На храм оставь, пацан, – хмыкнул, через плечо, один из приехавших, который, по всей видимости, выполнив задание по свечкам, уже успел забыть о нем.
Подобным образом из родной церкви я еще никогда не выходил. Сопровождение было сродни киношно-бандитскому сериалу. Слава Богу, что они хоть руки под пиджаками не держали. Бабули, сидящие на скамеечке у храма истово перекрестились, заволновались, зашептали, но увидев мой добродушный кивок кажется успокоились, хотя и смотрели вслед настороженно.
В машинах я не разбираюсь, но так как эта была большая и высокая, с прилепленным сзади колесом, то, значит, «джип». Забрался, как указали на заднее сиденье, справа и слева сели мои новоявленные телохранители и … поехали.
– Вы, святой отец, не волнуйтесь, все по уму будет, – успокоил меня, сидящий справа, а левый добавил:
– Бать, ты чего в кейс свой так вцепился? Никуда он не денется.
И действительно, только сейчас заметил, побелевшую от напряжения руку на ручке чемоданчика, как и обратил внимание на то, что мысли мои далеки от предстоящей исповеди.
|
